Одной из основных задач частной фонетики является изучение звуков речи исследуемого языка. Первостепенное значение этой задачи определяется тем, что только через звуки речи язык осуществляет свою функцию орудия общения, только благодаря им он становится «непосредственной действительностью мысли» (К. Маркс).
    Звуки речи фонетика рассматривает в двух взаимосвязанных аспектам: произносительно-слуховом (артикуляционно-акустическом) и функциональном (фонематическом). Любая попытка изолировать эти два аспекта друг от друга оказалась бы бесплодной. Однако сказанное вовсе не препятствует тому, чтобы исследователь в каждом конкретном случае, исходя из тех или иных: соображений, мог сосредоточить свое внимание на каком-нибудь, одном из них, в какой-то мере отвлекаясь от другого.
    Предлагаемая статья ставит своей задачей рассмотрение некоторых фонологических вопросов чувашского вокализма именно в таком отвлечении от вопросов «фонетики в узком смысле слова».
    В связи с тем, что в науке до сего времени еще нет единого воззрения на фонему и связанные с ней проблемы, возникает необходимость в предварительном кратком обзоре основных, фонологических понятий.

Основные понятия фонологии

    §1. Какими бы существенными ни были расхождения в понимании фонемы между представителями разных фонологических направлений, все они сходятся в том, что ни один звук речи не может рассматриваться просто как фонема. Сущность теории: фонемы состоит в том, что многообразие реально произносимых в каждом языке звуков она позволяет объединить в строго определенное количество звуковых единиц, называемых фонемами. Согласно общепринятому мнению, объединение звуков речи в фонемы должно основываться на их функциональной общности, но отнюдь не на артикуляционно-акустической близости; на основе последнего принципа можно получить только так называемые звуковые типы. Иначе говоря, если звуки в зависимости от позиционных и комбинаторных условий произносятся по-разному, но осуществляют одну и ту же функцию, т. е. образуют тот же лексический или тот же грамматический элемент, то они объединяются в одну фонологическую единицу. Следовательно, базой для объединения позиционных альтернантов в одну фонему служат живые позиционные и комбинаторные чередования. Члены таких чередований, т. е. разновидности фонем, заменяя друг друга в разных фонетических условиях, не способны различать слова и морфемы; по отношению друг к другу они несемасиологизованы. Что касается самих фонем, объединяющих ряды чередующихся звуков, то они, являясь теми элементами, из которых складываются значимые элементы языка, обладают способностью различения.
    Разумеется, для того, чтобы фонемы могли функционировать как элементы для складывания и различения морфем и слов, они должны обладать разными самостоятельными артикуляционно-акустическими признаками, которые отличали бы их друг от друга. Акад. Л. В. Щерба писал: «Каждая фонема определяется тем, что отличает ее от других фонем того же языка». Эти признаки фонем принято квалифицировать как различительные или дифференциальные (условное обозначение — ДП).
    Обратимся к примерам из русского языка. В русском языке, например, мы различаем такие лексические противопоставления:
    мал [мал] — мял [м'ал]
    мол [мол] — мел [м'ол]
    В этой четверке противопоставлений в парах по горизонтали различение смысла опирается на различие согласных по твердости и мягкости — [м] и [м*], из чего мы заключаем, что согласные [м] и [м'] являются самостоятельными фонемами, а признаки твердости и мягкости, являются их дифференциальными признаками.
    В указанных парах отличаются друг от друга не только согласные, но и гласные: в словах [м'ал], [м'ол], в отличие от [мал], [мол], их артикуляция несколько продвинута вперед и вверх, однако это отличие в качестве гласных не является их самостоятельным (конститутивным) признаком. Оно вызвано качеством соседних согласных. Именно в силу своей фонетической обусловленности оно не используется и не может быть использовано в различительных целях. Поэтому ряды чередующихся звуков [а] и ['а], [ о] и ['о] объединяются в фонемы [а], [о].
    В парах по вертикали противопоставляемые гласные [а] — [о], ['а]—['о] отличаются друг от друга своими конститутивными признаками ([а] и ['а] — гласные нелабиализованные, нижнего подъема; [о] и ['о] — гласные лабиализованные, среднего подъема), которые и определяют их как самостоятельные фонемы. Между тем по несамостоятельным (фонетически обусловленным) признакам (т. е. по признаку места подъема языка) противопоставляемые гласные [а] — [о], ['а] — ['о] совершенно одинаковы. Иначе говоря, они находятся в одинаковом фонетическом положении, и их можно заменить друг другом, не вступая в противоречие с фонетическими закономерностями современного русского языка, чего мы не можем сделать с противопоставляемыми гласными [а] — ['а], [о] — ['о]. Взаимозаменяемость звуков данного языка, связанная с образованием новых слов или же с их разрушением, является основным показателем принадлежности противопоставляемых звуков разным фонемам. Наоборот, невозможность такой замены свидетельствует об оттенковом характере чередующихся звуков, т. е. об их принадлежности одной фонеме.
    Исходя из всего сказанного, фонему можно определить как ряд закономерно чередующихся и функционально тождественных звуков, служащий для складывания и различения значимых единиц языка.
    § 2. Из данного выше определения ясно, что фонема может существовать только в своих разновидностях как общее в частном. Реально произносимые звуки речи являются формой ее существования. Диапазон разновидностей фонемы может быть весьма широким. По сути дела, разновидности фонемы многочисленны настолько, насколько многочисленны сами фонетические условия ее употребления, так как в любом из различных сочетаний звук, выражающий данную фонему, в какой-то степени отличается от однородного звука, выражающего ту же фонему в других сочетаниях.
    Разновидности фонемы неравноценны по степени обусловленности фонетическим положением: одни из них бывают обусловлены в большей степени, другие — в меньшей. Минимально обусловленную разновидность данной фонемы принято называть ее основным видом, а все остальные — ее вариациями или вариантами. В практике исследований, когда описываются произносительно-слуховые качества какой-либо фонемы, фонетисты обычно имеют в виду ее основной вид, что, конечно, вовсе не должно означать, что фонема и ее основной вид — это одно и то же. Как было уже отмечено, фонема включает в себя все разновидности употребления. Наиболее независимым положением для фонемы является ее изолированное употребление в роли самостоятельного семантически полнозначного слова. Именно в этом положении фонема выступает в своем основном виде. Однако таких случаев в языках бывает крайне мало, поэтому для определения основного вида фонемы исследователям приходится прибегать к эксперименту. Для этого нужно устранить те соседние звуки, которые вызывают сомнение как возможные причины варьирования фонемы. Если оставшееся сочетание звуков возможно по фонетическим закономерностям данного языка или оно встречается в качестве самостоятельной значимой единицы, то это свидетельствует о том, что качество интересующего нас звука не зависело (вернее — минимально зависело) от качества утраченного звука. В том случае, когда оставшееся сочетание звуков невозможно для данного языка, исследователь констатирует, что здесь имело место ясно выраженное комбинаторное варьирование фонемы. Следовательно, в первом случае можно говорить о минимально обусловленной разновидности фонемы, т. е. об ее основном виде, а во втором — о вариации.
    Обратимся к примерам. В современном марийском языке фонема [а] в зависимости от характера соседних согласных может выступать или в максимально открытой или в несколько закрытой разновидностях. В соседстве с палатализованными [л'], [н'] и среднеязычными [ч], [й] она имеет более высокий подъем языка, чем при непалатализованных согласных. Попробуем определить основной вид фонемы. Для этого возьмем такую пару слов: нал [нал] «возьми» и чал [чал] «седой». В обоих словах согласный [л] твердый. Следовательно, в обоих случаях на соседние звуки он оказывает одинаковое влияние и потому не может быть причиной разного качества гласных. Отсюда следует предположение, что качество гласных обусловлено предшествующими согласными. Устранив эти согласные, получаем сочетания [ал] и ['ал], из которых [ал] в современном марийском языке — вполне закономерное сочетание, в частности, оно является самостоятельным словом (ал «сила»). Между тем сочетание ['ал] по фонетическим закономерностям марийского языка невозможно, ибо в начале слов не может употребляться ['а]; значит, этот звук является следствием действия определенной позиции, а именно следствием влияния среднеязычного [ч]. Таким образом, из этих двух разновидностей наиболее независимым от качества соседних звуков является [а], который и представляет основной вид фонемы [а].
    § 3. В предыдущем изложении мы уже отмечали, что объединение разновидностей одной фонемы определяется их функциональной равнозначностью, иначе говоря, тем, что качественное различие между разновидностями одной фонемы не используется и не может быть использовано в различительных целях. Наоборот, различия между самими самостоятельными фонемами характеризуются семасиологизованностью, т. е. лингвистической (социальной) значимостью. При таком понимании определение состава фонем какого-либо языка означает по существу только то что мы устанавливаем в этом языке все социально значимые звуковые противопоставления (оппозиции). Это отнюдь не следует понимать в том смысле, что фонемы можно интерпретировать только как «члены фонологических оппозиций», или как совокупность лишь существенных (дифференциальных) признаков. Хотя различительной частью в содержании фонемы являются только ее дифференциальные признаки, тем не менее сама фонема не исчерпывается ими. Так называемые несущественные признаки для фонемы так же важны, как и дифференциальные, поскольку она немыслима вне всех своих признаков, в том числе и недифференциальных, являющихся неотъемлемой частью ее содержания. Например, в современном чувашском языке нет фонологического противопоставления язычных смычно-носовых [н] и [ҥ], различающихся по месту образования смычки ([н]— переднеязычный, [ҥ]— заднеязычный), как это мы имеем в подавляющем большинстве тюркских языков. Звука [ҥ] в чувашском языке нет вообще. Значит, признак переднеязычности чувашского [н] не участвует в различительной оппозиции, т. е. он является недифференциальным, тогда как такие признаки, как смычно-проходной характер (в отличие от смычности [т]: [нăрă] «жук» — [тăрă] «чистый»); носовой характер (в отличие от бокового характера [л]: [нар] древн. «солнце» — [лар] «садись»); твердость (в отличие от мягкости [н']; [Ман'а'] «Маня» — [мана] «мне»); язычность (в отличие от субности [м]: [тăн] «ум» — [тăм] «глина»), являются дифференциальными.
    Однако чувашская фонема [н] складывается не только из совокупности дифференциальных признаков этого звукового образования. Она включает в себя и недифференциальный признак (переднеязычность), ибо без локализованное смычки языка у основания верхних зубов (в допустимых чувашской языковой привычкой пределах отклонений) она потеряла бы свой, только ей присущий, артикуляционно-акустический облик и тем самым перестала бы осознаваться родным звуком носителями чувашского языка, т. е. перестала бы осознаваться звуковым элементом, из которого в сочетании с другими звуковыми элементами складываются значимые единицы языка.
    Если бы для чувашского языка было безразлично, где образуется смычка при произнесении этого звука — у основания верхних зубов или у мягкого неба, в чувашской речи можно было бы произносить и [н] и [ҥ], не боясь быть непонятым. Более того, чуваши вообще не чувствовали бы разницу между [н] и [ҥ]. На самом деле, ни один чуваш в [ҥ] не признает родного звука. Следовательно, для чувашского языка признак переднеязычности фонемы [н] так же существенен, как и все другие ее признаки. Поэтому колебания по признаку места образования смычки в артикуляции фонемы [н] возможны только в пределах, допустимых чувашской языковой привычкой. Например, в индивидуальной речи возможно и «гнусавое» [н], однако отклонение такого [н] от обычного никогда не выходит за пределы узнаваемости; скажем, оно никогда не совпадает с тюркским [ҥ]. Только такие колебания в произносительно-слуховых качествах фонем можно квалифицировать как несущественные.

Надо отметить, что Н. С. Трубецкой, хотя и определяет фонему как «совокупность фонологически существенных признаков, свойственных данному звуковому образованию» (см: указ. соч., стр. 45), практически во всем последующем изложении исходит из понимания фонемы как единства дифференциальных и недифференциальных признаков. Оно и понятно. Ограничивание фонемы только дифференциальными признаками лишает ее звуковой реальности и превращает в абстрактную единицу.

    Полагаем, что объявление недифференциальных признаков несущественными для фонемы и устранение их под этим предлогом из содержания фонемы принципиально ошибочно. Оно противоречит тому очевидному факту, что морфемы, слова складываются из фонем, выступающих обязательно в виде тех или иных звуков (нет фонем вне звуков!), а сами звуки немыслимы иначе, как в совокупности всех составляющих их признаков, как «существенных», так и «несущественных». Ни одна языковая единица не может быть сложена из фонем (следовательно, из звуков), состоящих только из дифференциальных (существенных) признаков (см. вкладку).
    Таковы основные понятия фонологии. Разумеется, в конкретных исследованиях круг рассматриваемых вопросов может быть намного шире и разнообразнее.

К истории вопроса о фонологической интерпретации чувашских звуков

    Следует сразу же заметить, что чувашское языкознание не располагает достаточным количеством работ по фонетике, выполненных с позиций последовательного фонологического анализа. Как в специальных работах по фонетике, так и в разделах фонетики монографических работ изложение обычно ведется с точки зрения физиологии звуков.
    Не может быть сомнения в том, что физиологический подход представляет собой очень важный и нужный аспект освещения звуков речи. Тем не менее совершенно ясно, что фонетические системы, построенные исключительно на основе физиологического анализа, не могут дать полного представления о характере звукового строя языка; это возможно только на уровне фонологического анализа. Между тем в большинстве имеющихся работ по фонетике чувашского языка вопрос о фонемах рассматривается лишь в плане выявления их количественного состава. Такие важные вопросы, как особенности функционирования фонем в различных морфологических и фонетических условиях, их модификация, или совсем не ставились, или изучены лишь частично.
    Указанные недостатки объясняются прежде всего неразработанностью теоретических вопросов чувашской фонологии.
    В имеющихся попытках фонологической интерпретации звуков чувашского языка встречаются неточности и противоречия.
    Е.Н. Степанова в статье «Звуковой состав чувашского языка в сравнении с немецким» так называемое неслоговое [ṋ] определяет как оттенок фонемы [и], хотя признает, что оно «связано дивергенцией с щелевым согласным [й]». В этой статье мы не найдем развернутого изложения общетеоретического понимания фонемы и ее разновидностей, тем не менее, судя по характеру всего изложения, можно сказать, что Е. Н. Степанова все же разделяет общепризнанную точку зрения о том, что «понятие фонемы основано на позиционных, фонетически обусловленных чередованиях», что «акустико-физиологическая близость звуков не может служить доказательством того, что эти звуки являются оттенками одной фонемы». Тем не менее, в приведенном случае она сочла возможным объединение неслогового [ṋ] с фонемой [и] только на основе артикуляционно-акустической близости, вопреки очевидной альтернативной связи этого звука с [й].
    Эту же ошибку повторяет А.В. Кибякова в работе «Сравнительный анализ фонематических звуков чувашского и русского языков, затрудняющих произношение чувашами русских слов».
    Между тем доказать однофонемность звуков [й] и [ṋ] и разнофонемность звуков [и] и [ṋ] сравнительно нетрудно. Для этого достаточно провести несколько операций над сочетаниями типа ай, ăй, ей и т. д., которые А. В. Кибякова называет дифтонгами. В самом деле, если компонент [ṋ] в данных выше сочетаниях действительно представляет собой оттенок фонемы [и], т. е. относится к вокалическим элементам звукового строя, то должна быть возможной замена этого [и] другими гласными так, чтобы последние оставались в пределах тех же слогов. Иначе говоря, в чувашском языке должны быть возможными сочетания гласных в одном слоге. Однако, как известно, подобные сочетания чувашскому языку несвойственны.
    Следовательно, в сочетаниях ай, ăй, ей и т. д. звук [ṋ] выступает не как вокалический, а как консонантный компонент. Сказанное легко доказывается и тем, что неслоговое [й] легко заменяется согласными в пределах тех же слогов. Ср.: уй-ран «кислое молоко», ут-ран исх. п. от ут «кошь»; сăй-ла «угощать», сăр-ла «красить, раскрашивать».
    Таким образом,, уже само употребление [ṋ] в одном слоге с гласным говорит о том, что оно, т. е. [ṋ], является элементом системы согласных, а не гласных, поэтому следует признать однохронемность [й] и [ṋ].
    Попытки рассматривать [и] и [ṋ] как однофонемные звуки не могут иметь успеха, хотя, как мы уже говорили, качественно эти звуки близки друг другу. Оснований для такого объединения не больше, чем, скажем, для объединения в одну фонему [у] и [в]. И эти звуки в артикуляционно-акустическом отношении имеют много общего, но все дело в том, что они являются членами разных систем (вокализма и консонантизма), благодаря чему обладают самостоятельным и вполне определенным фонологическим содержанием.
    Можно было бы привести и ряд других примеров. Все они свидетельствуют о том, что звуковой строй чувашского языка пока еще не получил должного фонологического освещения. Наша фонологическая интерпретация некоторых вопросов чувашского вокализма вызвана желанием в какой-то мере восполнить этот пробел.

Фонологическое строение чувашского вокализма

    

В литературе существует концепция, согласно которой в тюркских языках древнейшими типами являются односложные корни. Что касается многосложных корней, то они представляют собой корни вторичные, образовавшиеся путем сложения двух или нескольких односложных корней. (См. Н. А. Баскаков. Каракалпакский язык, т. II, Фонетика и морфология, Часть первая. М., 1952, стр. 100—101). В соответствии с этой концепцией можно констатировать, что исторически вокализм неначальных слогов многосложных корней так же, как и вокализм аффиксов, носит фонетически обусловленный характер. Но поскольку результаты чередования гласных представлены в аффиксальных слогах, но не представлены в корневых неначальных слогах, то для наших целей целесообразно брать только аффиксальные слоги. Поэтому термин «неначальный слог» в нашем употреблении адекватен термину «аффиксальный слог».

    § 1. В тюркологической лингвистике давно отмечалось, что в тюркских языках в фонологическом отношении вокализм неначальных слогов отличается от вокализма начальных слогов. В силу закона сингармонизма в своем функционировании вокализм неначальных слогов и вокализм начальных слогов оказываются в разных условиях. Если в начальных слогах слов все противопоставления в системе гласных фонем являются фонологически существенными, т. е. каждая гласная фонема служит в качестве элемента складывания и различения слов и корней, то в неначальных слогах, т. е. аффиксах (см. вкладку), часть противопоставлений оказывается фонологически несущественной, что обусловлено действием закона сингармонизма. Для примера возьмем аффикс местного падежа в тюркских языках: -:да/=дә(е)/=до/=дö. Все четыре приведенных здесь огласовки являются фонетическими вариантами одной морфемы, что свидетельствует о том, что различия между гласными [а], [ә(е)], [о], [ö] в аффиксе не несут функциональной нагрузки. Следовательно, данные гласные на основе функционального тождества объединяются в одну, более крупную, чем фонема, фонологическую единицу. В тюркских языках, обладающих и небным и губным сингармонизмом, таких фонологических единиц в аффиксах оказывается две: а/ә(е)/о/ö и ы/и/у/ӳ, а в тех языках, где действует только небный сингармонизм, соответственно будет четыре: а/ә(е); ы/и; о/ö; у/ӳ.
    Гласные звуковые образования, входящие в перечисленные фонологические единицы в качестве их компонентов, самостоятельно выполняют функцию складывания и различения только фонетических вариантов аффиксов; функцию же складывания и различения самих аффиксов выполняют фонологические единицы а/ә(е), ы/и, о/ö, у/ӳ.
    Таким образом, система гласных фонем в тюркских языках распадается на две более или менее самостоятельные подсистемы, каждая из которых имеет свою определенную сферу применения.

По теории нейтрализации см. Н. С. Трубецкой. Указ. соч., стр. 86—93, 256—272. Понятие нейтрализации у Н. С. Трубецкого неразрывно связано с его концепцией архифонемы. Под нейтрализацией в указанном труде понимается дефонологизация, «утрата» специфических признаков противостоящих фонем (например, звонкость и глухость русских т—д, п—б, с—з и т. д.), а остающиеся общие их признаки образуют архифонему. В нашем изложении понятие нейтрализованное означает только то, что данное конкретное противопоставление носит несемасиологизованный характер.

    § 2. Остановимся на вопросе о функционировании в чувашских аффиксах гласных звуковых образований. Прежде всего следует заметить, что в чувашском языке развит только небный сингармонизм, в силу чего аффиксы употребляются только в двух вариантах: твердом и мягком. В качестве примера возьмем аффикс принадлежности 3-го лица из верховых говоров, который после твердых основ употребляется в виде -ы:[лаш + ы] «его лошадь», [пыççахх + ы] «его пояс», а после мягких — в виде -и:[п'ĕк'к'+и] «его дуга», [п'ичк'+и] «его бочка». Из функциональной общности вариантов -ы и -и мы можем заключить, что фонетические различия между гласными [ы] и [и] с фонологической точки зрения несущественны. В данном случае различия касаются признака ряда, поэтому нужно констатировать фонологическую нейтрализованность (см. вкладку) противопоставления гласных [ы] и [и] по признаку ряда. Следовательно, они должны рассматриваться не как две самостоятельные фонемы, а как компоненты более крупной фонологической единицы. Общими для обоих компонентов признаками являются верхний подъем и негубность, они составляют «основание для сравнения» данных противостоящих гласных.
    В аффиксах чувашского языка отношениями фонологической нейтрализованности связаны не только такие гласные, которые различаются только признаком ряда, но и такие, которые, кроме признака ряда, имеют еще различие по признаку подъема. Рассмотренный в предыдущем изложении факт фонологической нейтрализованности противопоставления ы—и представляет собой именно тот случай, когда противостоящие гласные различаются только признаком ряда, тогда как, например, в противопоставлении а—э, о фонологической нейтрализованности которого можно судить, скажем, по аффиксу дательно-винительного падежа -а/-е (ср.: [вăрман+а] «в лес», «лесу» — [п'ир'+э] «нам»), противостоящие гласные различаются: во-первых, признаком ряда ([а] — заднего ряда, [э] — переднего ряда); во-вторых, признаком подъема ([а] — нижнего подъема, [э] — среднего подъема). Поэтому в данном случае можно говорить о нейтрализованности по двум признакам: ряда и подъема. При этом общим признаком для обеих гласных (основанием для сравнения) сохраняется признак негубности.
    Таким образом, этот случай показывает, что в аффиксах чувашского языка фонологически нейтрализованными могут быть противопоставления и таких гласных, которые различаются больше чем по одному признаку, т. е гласных, которые по качеству значительно отличаются друг от друга. В этом отношении чувашское противопоставление а—э можно сравнить с противопоставлением а—е в других тюркских языках (азербайджанском, уйгурском, татарском и башкирском). В противопоставлении а — нейтрализация охватывает только признак ряда, поскольку остальные два признака (нижний подъем и негубность) являются их общими признаками; здесь можно говорить уже о фонетической близости этих гласных.
    Следует заметить, что явление нейтрализации оппозиций в аффиксах тюркских языков отличается от подобного явления в других языках. Если в последних она представляет собой фонологическое явление, сопутствующее живому явлению фонетического чередования, то в рассматриваемом случае тюркских языков она является лишь результатом некогда живого фонетического чередования. Точнее говоря, о явлении нейтрализации в тюркских аффиксах следует говорить не как о живом процессе, а как об историческом следствии когда-то живого процесса.
    Можно представить следующую эволюцию. Известно, что тюркские аффиксы образовались из самостоятельных слов. Следовательно, слова, из которых образовались аффиксы, в самом начале процесса развития имели двоякое употребление: самостоятельное и энклитическое. При энклитическом употреблении в фонетическом отношении они оказывались в зависимом положении от корневых морфем, в частности, в силу закона сингармонизма вокализм энклитики уподоблялся вокализму корня. Поэтому, например, в самостоятельном слове, обладавшем переднеязычным вокализмом, при употреблении в роли энклитики после корня с заднеязычным вокализмом происходило уподобление переднеязычного гласного заднеязычному. Иначе говоря, в положении после корня с гласным заднего ряда гласный переднего ряда энклитики выступал в новой модификации, которая совпадала с самостоятельной гласной фонемой заднего ряда.
    Таким образом, гласный самостоятельного слова и гласный энклитики в этот период образовывали ряд чередующихся звуков, являющихся реализацией одной единицы. При этом гласный элемент самостоятельного слова воспринимался как основное звучание (сильная позиция), а гласный элемент энклитики — как его видоизменение (слабая позиция).
    Следовательно, в данном случае происходила нейтрализация оппозиции гласных переднего и заднего ряда. С течением времени живая связь между самостоятельным словом и энклитикой утратилась, и последняя превратилась в аффикс. В связи с этим по отношению к той огласовке, которая возникла из самостоятельного слова без модификации гласного элемента (ввиду употребления при переднеязычных корнях) этот аффикс стал фонетическим вариантом. Таким образом, образовалось два варианта аффикса.
    Бывшие отношения позиционного чередования между гласными самостоятельного слова и энклитики теперь устанавливаются как отношения позиционного чередования между гласными фонетических вариантов аффикса, но поскольку самостоятельное слово, породившее аффиксальные варианты, утратилось, стало невозможным установление основного звучания среди этих чередующихся звуков, т. е. стало невозможным разграничение сильной и слабой позиций. С фонологической точки зрения они: (чередующиеся звуки) теперь являются равноценными. Из вышеизложенного явствует, что современное состояние нейтрализованности части оппозиций гласных в тюркских аффиксах представляет собой результат когда-то живого фонологического явления нейтрализации.
    § 3. Для обозначения фонологических единиц, образующихся при нейтрализации противопоставлений, в литературе существуют понятия гиперфонемы и архифонемы. Оба они основаны на том, что, во-первых, фонемы служат для складывания и различения морфем, а не словоформ; во-вторых, тождеству морфем: должно соответствовать тождество фонемного состава. Из этих двух основополагающих правил следует, что ряд закономерно чередующихся в пределах одной и той же морфемы звуков должен интерпретироваться как одна фонологическая единица. Однако мы полагаем, что указанные понятия неприменимы к гласным фонологическим единицам, образовавшимся в тюркских (в том числе и чувашских) аффиксах вследствие нейтрализации противопоставлений.
    Как известно, понятие гиперфонемы, выдвинутое в свое время московскими фонологами, предполагает чередование фонологически неравноценных позиций, т. е. сильных со слабыми. Например, в русском языке для противопоставлений звонких и глухих согласных (д—т, б—п, з—с и т. д.) гиперфонематическим положением является конец слова, иначе говоря, в этом положении противопоставление по звонкости и глухости нейтрализуется: и выступает гиперфонема (ср. коза — коса (сильная позиция), род. п. мн. числа кос — кос (слабая позиция). Между тем в нашем случае чередующиеся в составе одной и той же морфемы, гласные выступают в совершенно равноценных позициях, поэтому мы не можем определить, какие из этих позиций являются сильными, какие слабыми.
    Что касается понятия архифонемы, то его неприменимость к рассматриваемому случаю в тюркских языках заключается прежде всего в том, что оно предполагает нейтрализацию только одномерных оппозиций, поскольку «только оппозиции такого рода имеют архифонемы, которые могут быть противопоставлены, всем прочим фонологическим единицам данной системы». Однако в тюркских языках отношениями фонологической нейтрализованности могут быть связаны не только одномерные, но и многомерные оппозиции. Это может быть проиллюстрировано на примере оппозиции а—э в чувашском языке. Противопоставление а—э многомерно, поскольку их общий признак (отсутствие огубленности) имеется и в других вокалических элементах чувашского языка. Тем не менее, [а] и [э] в чувашских аффиксах связаны отношениями фонологической нейтрализованности. Следовательно, из данного случая невозможно вывести архифонему, которая своим отличительным признаком противостояла бы всем прочим фонологическим единицам чувашского языка.
    Как известно, в последнее время Р. И. Аванесов, один из представителей московской фонологической школы, понятие гилерфонемы заменил понятием фонемного ряда. Последний, по мнению автора, образуется не из разновидностей одной и той же фонемы, а из самостоятельных фонем, одна из которых называется сильной, другие — слабыми. Так, в русском языке д—т (ср: вода—род. п. мн. числа вот) представляет собой фонемный ряд, который состоит из сильной фонемы [д] и слабой фонемы [т].
    Эта интерпретация основана на понятиях сильной и слабой позиций, о неприемлемости которых по отношению к нашему случаю мы говорили выше. Тем не менее, понятие фонемного ряда для наших целей может быть полезным постольку, поскольку в нем чередующиеся в составе одной й той же морфемы звуковые образования признаются самостоятельными фонемами. Мы полагаем, что члены крупных фонологических единиц, выступающих в чувашских аффиксах как следствие фонологической нейтрализованности, также следует называть фонемами. Поскольку они ограничены в своих функциональных возможностях, их нужно интерпретировать как слабые фонемы. Из этого следует, что в корневых слогах выступают сильные фонемы. Например, гласные звуковые образования [у] и [ӳ] в корневых слогах представляют собой сильные фонемы (ср. пур «есть, имеется» — пӳр «гной»), а в аффиксах — слабые (ср. çул+у «твоя дорога» — пит+ӳ «твое лицо»).
    Что касается самих совокупностей, складывающихся в аффиксах из слабых фонем и выступающих в роли крупных фонологических единиц, то их можно было бы назвать фонемами второй степени. Следовательно, по отношению к ним их составляющие слабые фонемы, которые в корневых слогах выступают как сильные, — будут фонемами первой степени.

Система гласных фонем в корневых слогах

    §1. В низовом диалекте чувашского языка система гласных фонем в корневых слогах исконно чувашских слов и древних заимствований из русского и других родственных и неродственных языков складывается из следующих восьми фонем: а, э, ы, и, у, ӳ, ă, ĕ. Как известно, этот же состав лежит в основе звукового строя литературного языка. Говоры верхового диалекта помимо указанных восьми фонем располагают еще тремя фонемами: о, лабиал. ă, лабиал. ĕ.
    Как увидим ниже, восьмичленная система гласных фонем чувашского литературного языка в качественном отношении значительно отличается от так называемой «классической восьмерки» (а, ә, о, ö, ы, и, у, ӳ) других тюркских языков.
    Фонологическое противопоставление чувашских гласных осуществляется на основе следующих трех дифференциальных признаков: ряда, губности-негубности и подъема. В соответствии с этим о гласных фонемах мы говорим как о гласных: 1) переднего ряда (э, и, ĕ, ӳ), среднего ряда (ы) и заднего ряда (а, ă, у); 2) губных (у, ӳ, диал. о, диал. лабиал. ă, диал. либиал. ĕ) и негубных (а, э, и, ă, ĕ, ы); 3) и разного уровня подъема языка (напр., гласная а — нижнего подъема, гласная и — верхнего).
    Противопоставление фонем в фонологии принято делить на коррелятивные и некоррелятивные (соотносительные и yесоотносительные). Противопоставления фонем некоррелятивны, если их члены различаются более чем одним признаком. В соответствии с таким определением корреляции в системе гласных фонем корневых слогов чувашского языка мы должны констатировать отсутствие коррелятивных пар, поскольку не встречается ни одной пары, члены которой различались бы только одним признаком. Даже те гласные, которые по характеру функционирования в твердых и мягких сингармонических слогах противостоят друг другу как соотносительные фонемы, различаются более чем по одному дифференциальному признаку. Например, фонемы [а] и [э] совпадают по признаку губности-негубности (обе негубные), но различаются по признаку ряда ([а] — заднего ряда, [э] — переднего ряда) по признаку подъема ([а] — образуется при максимально низком уровне языка; [э] — имеет сравнительно высокий уровень подъема языка). Также обстоит дело с парами ă—ĕ, у—ӳ, члены которых совпадают по какому-либо одному признаку, но расходятся по двум остальным признакам.
    К категории коррелятивных противопоставлений в отмеченном выше смысле более или менее может подойти противопоставление ы — и, однако и в этом случае по признаку подъема мы не имеем абсолютного совпадения: при образовании [ы] язык занимает несколько нижнее положение, чем при образовании [и]. Как увидим ниже, именно противопставление ы — и в чувашском литературном языке не может быть квалифицировано как коррелятивное.
    Интересны экспериментальные данные, которые приводит в своей диссертации Е.Н. Степанова. Она отмечает, что высота прохода резонатора (см. вкладку ниже картинки) при образовании гласной [и] равняется 4 мм, а при образовании гласной [а] — 24 мм. Все остальные гласные фонемы по уровню подъема языка располагаются между этими двумя крайними точками. Используя экспериментальные данные из диссертации Е.Н. Степановой, для наглядности составим следующую диаграмму:
    
    Из данной диаграммы хорошо видна разница в уровнях подъема языка между членами известных сингармонических пар а—э, ă—ĕ, у—ӳ, ы—и. Физиологически эта разница объясняется тем, что передняя часть языка по сравнению с задней частью более подвижна. Кроме того, благодаря своду неба она может быть поднята значительно выше, чем задняя.

В связи с таким терминологическим нововведением общераспространенное понятие «подъем языка» требует некоторых уточнений. Дело в том, что для образования того или иного гласного важен не просто сам по себе уровень подъема языка, а важна высота его положения по отношению к небу, путем изменения которой можно менять форму и обьем резонатора и тем самым получать разные гласные звукевые образования. Кроме того, известно, что благодаря способности нижней челюсти перемещаться по вертикали при одинаковом уровне подъема языка по отношению к его индиферентному положению фактически можно получить разные уровни подъема по отношению к небу. Поэтому при характеристике гласных по признаку подъема всегда нужно учитывать уровень подъема языка по отношению к небу. В своем изложении под понятиями «подъем языка», «уровень (степень) подъема языка» мы везде имеем в виду именно это отношение.

    Таким образом, соотносительные сингармонические пары а—э ă—ĕ, у—ӳ, ы—и не отвечают требованиям приведенного выше определения корреляции, тем не менее, мы полагаем, что они, кроме противопоставления ы — и в литературном языке, должны быть истолкованы как коррелятивные пары. Дело в том, что члены этих пар, помимо того, что в корневых слогах образуют различительные оппозиции, в аффиксах функционируют как члены нейтрализованных оппозиций. Выше мы уже говорили, что в энклитических слогах в прошлом происходила нейтрализация указанных противопоставлений, следствием чего в настоящее время является их нейтрализованный характер в аффиксах.
    Из сказанного следует вывод, что в синхронном разрезе фонемы, являющиеся членами нейтрализованных оппозиций, могут быть довольно далеки друг от друга по артикуляционно-акустическим качествам, и поэтому вовсе не обязательно, чтобы они расходились только по одному признаку. В этом отношении очень доказательно такое сравнение: в некоторых тюркских языках (азерб., уйг., тат., башк.) гласная [а] в аффиксах нейтрализованную оппозицию образует с гласной [ә] (фонемой нижнего подъема), тогда как в чувашском языке — с гласной [э], имеющей по сравнению с гласной [ә] значительно высокий уровень подъема языка (ср. афф. места, пад. в азерб. -да/-дэ в чув. -та/-те). Следовательно, если по отношению к фонемам [а] и [ә] мы можем говорить как о фонемах, обладающих одинаковым уровнем подъема языка, то этого нельзя сказать по отношению к чувашским [а] и [э]. Тем не менее фонологическая сущность этих двух нейтрализованных противопоставлений совершенно тождественна.
    Таким образом, система гласных фонем корневых слогов чувашского литературного языка характеризуется наличием одного ряда коррелятивных противопоставлений: это противопоставления а-э, ă-ĕ, у-ӳ. Поскольку наиболее существенными артикуляционными различиями в этих парах являются различия по признаку ряда, данные противопоставления можно назвать коррелятивными противопоставлениями по признаку ряда. Все остальные противопоставления в системе гласных фонем являются некоррелятивными, так как они не связаны с явлением фонологической нейтрализации. Следовательно, в чувашском языке некоррелятивным являются и такие пары, как ы-у, и-ӳ, члены которых, различаясь по признаку губности-негубности, по остальным двум дифференциальным признакам (ряда и подъема) весьма близко подходят друг к другу. Между тем в тех тюркских языках, где развит губной сингармонизм, приблизительно такие же противопоставления должны квалифицироваться как корреляции.
    §2. Специального разъяснения требует вопрос о характере противопоставления ы — и. В соответствии с нашим пониманием корреляции гласных фонем тюрских языков как нейтрализуемых в аффиксальных слогах противопоставлений в чувашском литературном языке оно не может быть квалифицировано как коррелятивное, поскольку его члены никогда не противопоставляются в фонетических вариантах одних и тех же аффиксов, т. е. они не встречаются в фонологически нейтрализованных позициях. В отличие от литературного языка, в некоторых говорах верхового диалекта встречаются случаи противопоставления [ы] и [и] в фонетических вариантах аффиксов, что дает основание говорить о коррелятивном характере их противопоставления в звуковых системах этих говоров. Ср.: лит. [ĕн' + и] «его корова» — [лаш'+и] «его лошадь»; верх, [ĕн'+и] — [лаш + ы].
    Таким образом, противопоставление ы—и в литературном языке является некоррелятивным, а в некоторых говорах верхового диалекта — коррелятивным.
    Фонологически двоякий характер рассматриваемого противопоставления ы—и побуждает нас к историческому анализу.

Кроме башкирского, татарского, хакасского, казахского и нек. др.     языков, в которых ы [ы̌] находится в коррелятивном противопоставлении с [ĕ], этимологически восходящим к [и]. (О процессе [и]>[ĕ] см. Н.К. Дмитриев. Грамматика башкирского языка, стр. 11). Об этом свидетельствуют факты противопоставления гласных ы [ы̌] и [ĕ] в фонетических вариантах аффиксов. Точно так же обстоит дело с чувашской фонемой [ă], которая находится в корреляции с [ĕ], соответствующим по качеству (в некоторых случаях и этимологически) [ĕ] указанных языков. Ср. показатели мн. числа при формах буд. вр. в чувашском и татарском языках: чув. çырăп+ăр «мы напишем» — килĕп+ĕр «мы придем» (корреляция ă/ĕ); тат. язар+быз «мы напишем» — көләр+без «мы будем смеяться» (корреляция ы [ы̌]/е [ĕ].

    Как известно, в тюркских языках не существует звука, соответствующего по артикуляционно-акустическим качествам чувашскому [ы], последний идентичен русскому [ы]. Что касается звука, передаваемого в тюркских алфавитах буквой ы, то он по
    качеству ближе всего к чувашскому [ă] (ср.: [кары̌н] (башк., тат., кум., кирг., ног. и т. д.), чув. [хырăм] «утроба, чрево»; [уры̌н] (башк., тат.); чув. [вырăн] «место»; [о̌зы̌н] (каз., ног., тат.), чув. [вăрăм] «длинный») и фонологически взаимодействует (иначе говоря, образует корреляции) с фонемой [и] (ср.: алт. [кол + ы̌м] «моя рука», [тил + им] «мои язык» (корреляция ы[ы̌]/и) (см. вкладку).
    При этих обстоятельствах нетрудно заметить, что [ы] находится как бы на периферии системы гласных фонем чувашского языка. Отсюда напрашивается вполне закономерный вывод о том, что [ы] в звуковой системе чувашского языка не является исконным звуком, а представляет собой новообразование. И в самом деле, в настоящее время в тюркологии можно считать установленным, что одним из источников образования чувашского [ы] было общетюркское [а] (ср.: чув. пылчăк «глина, грязь», в других тюркских языках: балсык, балчыкъ, балшык; чув. пыл «мед», в других тюркских языках: бал; чув. хытă «твердый», в других тюркских языках: каты, гаты).
    То, что в современном литературном языке фонема [ы] не образует корреляцию с [и], хотя в противопоставлении ы—и артикуляционно-акустические условия для этого благоприятны как ни в одном из существующих коррелятивных противопоставлений, и то, что в современном литературном, языке она вообще не употребляется в аффиксах, объясняется именно тем, что из-за неисконности она не успела окончательно влиться в фонологическую систему чувашского языка. Отмеченный же выше диалектный случай противопоставления ы—и в фонетических вариантах аффиксов является фактом дальнейшего поступательного развития фонологической системы чувашского языка. Иначе говоря, его следует рассматривать как факт вступления в корреляцию таких фонем, которые до этого совершенно не имели никаких функциональных связей. Причина образования новой сингармонической (коррелятивной) пары заключена в известном явлении аналогии, проявившемся в данном случае в виде принципа: если э—а есть э/а (т. е. если противопоставление э—а является коррелятивным), ĕ—ă есть ĕ/ă, ӳ—у есть ӳ/у, то и и—ы должно быть и/ы. Ср: лит. хĕр+ĕм «моя дочь» — ывăл+ăм «мой сын» (ĕ/ă), но: чӳреч+и «его окно» — çун+и «его сани» (и/и) > верх. хĕр+ĕм — ывăл+ăм (ĕ/ă), чӳреч+и — çон+ы (и/ы).
    Такова, на наш взгляд, историческая судьба противопоставления ы—и в чувашском литературном языке и некоторых говорах верхового диалекта.
    § 3. Противопоставления коррелятивного характера в системе гласных фонем звукового строя языка являются весьма характерной особенностью языков сингармонического строя, каковыми, в частности, являются языки тюркской группы. Наоборот, в языках несингармонического строя корреляции в системе гласных фонем не представляют закономерность, поэтому подобные системы следует квалифицировать как ассимметричные. В качестве примера ассимметричной системы можно указать на систему гласных фонем русского языка, в которой нет ни одного коррелятивного противопоставления.

Следует заметить, что в исследовательской практике неточности а классификации чувашских гласных чаще всего допускаются именно по признаку подъема, что связано с тем, что последователи детальную классификацию по данному признаку подменяют условными сближениями. Так, проф. В.Г. Егоров пишет: «Гласный звук ы противополагается гласному у в том смысле, что ы — звук негубной, а у — губной» (В. Г. Егоров. Указ, соч., стр. 156). Приравнивание фонемы [у] фонеме [ы] по признаку подъема вызывает ошибочное представление о противопоставлении друг другу этих двух фонем. Согласно интерпретации проф. В.Г. Егорова, они противопоставлены только по признаку губности-негубности, однако в действительности они противостоят друг другу и по признаку подъема: [у] образуется при несколько нижней уровне подъема языка, чем [ы]. Кроме того, нельзя не отметить, что фонемы [ы] и [у] различаются и по признаку ряда: фонема [ы] — среднего ряда, [у] — заднего ряда.

    § 4. Обратим внимание на особенности градации гласных фонем в пределах того или иного дифференциального признака. Если по дифференциальному признаку ряда гласные фонемы в силу особенностей их функционирования в корневых и аффиксальных слогах подразделяются на две градации (передний ряд и задний ряд), а деление на губные и негубные гласные представляет собой как бы реальный факт, то в градации по дифференциальному признаку подъема не наблюдается подобной дихотомии. Разумеется, путем условного деления все разнообразие в уровнях подъема языка при образовании гласных фонем можно было бы свести к дихотомии, однако эта условность не отражала бы реальных противопоставлений гласных по уровню подъема языка. Очевидно, наиболее приемлемой градацией нужно считать ту, которая наиболее полно, детально отражает различия в уровнях подъема языка (см. вкладку). Ради практического удобства за основу можно принять трехмерную градацию: нижний подъем, средний подъем, верхний подъем. Дополняя ее соответствующими промежуточными делениями, можно более или менее точно определить характер противопоставления гласных по уровню подъема языка. При этом следует иметь в виду, что при характеристике по уровню подъема языка к гласным переднего ряда и гласным заднего ряда нужно подходить дифференцированно: степень подъема языка того или иного гласного следует определять сравнительно с гласными своего ряда. Такое требование исходит из того, что передняя и задняя части языка обладают неодинаковыми возможностями перемещения в вертикальной плоскости: передняя часть языка, благодаря своду неба и благодаря тому, что она сама по себе представляет наиболее подвижную часть языка, может подниматься выше, чем задняя, в результате чего все передние гласные по артикуляционному признаку подъема оказываются выше соответствующих задних гласных. Поэтому нельзя говорить о верхнем, нижнем и среднем подъеме вообще. Каждый ряд гласных имеет свою верхнюю и нижнюю границы, в пределах которых расположены все гласные фонемы.
    В соответствии с вышеизложенным мы различаем: в переднем ряду: и — верхнего подъема; у — верхне-среднего подъема; э — среднего подъема; ĕ — нижнего подъема; в средне-заднем ряду: ы — верхнего подъема; у — средне-верхнего подъема; ă — среднего подъема; диал. о — средне-нижнего подъема; а — нижнего подъема.
    § 5. Для наглядного представления при классификации гласных фонетистами обычно используются плоские геометрические фигуры: Так, таблица Международной фонетической ассоциации представляет собой трапецию. Новейшими фонетистами для этой цели используются объемные геометрические фигуры Например, Ж. Дени противопоставление турецких гласных изобразил в виде куба. Преимущество такого способа изображения заключается в том, что он дает возможность все три артикуляционных дифференциальных признака благодаря трехмерности куба представить в виде самостоятельных координат: по ординате будет располагаться градация по признаку подъема, по абсциссе — градация по признаку губности-негубности и по аппликате — градация по признаку ряда.
    
    Как видим, на этой модели не все гласные расположены в точках пересечения трех координат, символизирующих дифференциальные признаки. Это связано с тем, что, во-первых, по дифференциальному признаку подъема в чувашском языке мы имеем не две, а несколько градаций; во вторых, даже в тех случаях, когда по тому или иному дифференциальному признаку имеется только две градации, гласные не занимают максимально удаленные друг от друга положения по данному признаку; например, фонема [ы] обозначена не в точке пересечения предполагаемой линии, проведенной через точку, занимаемую фонемой [и], с задней ординатой куба, потому что фонема [ы] образуется не при заднем положении языка, как, скажем, фонема [ы], а при положении, несколько продвинутом вперед, из-за чего мы ее называем фонемой среднего ряда.
    Этот геометрический способ изображения противопоставленности гласных фонем удобен именно тем, что он дает возможность расположить все гласные соответственно их качествам. Например, на этой модели можно было бы расположить все основные типы гласных фонем в тюркских языках.
    Способ изображения в виде куба в некоторых работах используется для описания правил огласовки аффиксов в конкретных тюркских языках. Поскольку такая модель намного упрощает дело сравнения правил огласовки аффиксов в разных тюркских языках, практически ее нужно признать весьма полезной.
    Однако в чувашском литературном языке, благодаря отсутствию губного сингармонизма, правила огласовки аффиксов настолько просты, что нет необходимости изображения их в виде геометрической фигуры. Большинство чувашских аффиксов употребляется в двух вариантах: переднеязычном и заднеязычном, поэтому в пределах того ряда, который занимает вокализм основы, в аффиксальных слогах могут быть почти все гласные (исключениями являются: [ы], которая в литературном языке в аффиксах не употребляется, и фонема [о], которой в исконно чувашских славах литературного языка не существует вообще). Так, например, после [и] в аффиксах могут быть: [ы], [ĕ], [ӳ], после [ы] — [а], [у], [ă].
    Небный сингармонизм в чувашском литературном языке нарушается незначительным количеством аффиксов, не имеющих фонетических вариантов. Это: -сем (ср.: хĕр+сем «девушки» и çын+сем «люди») ;-и (ср.: кĕнек+и «его книга» и ач+и «его ребенок»); -е (ср.: пич+ĕ «его лицо» и çурч+ĕ «его дом») и нек. др.

Система гласных фонем в аффиксах

    В аффиксах чувашского литературного языка различаются следующие гласные фонемы: фонема первой степени [и] (выступает в аффиксе принадлежности 3-го лица -и; например, пулл+и «его рыба», чӳреч+и «его окно»); фонемы второй степени [а/э], [ă/ĕ], [у/ӳ], складывающиеся из фонем первой степени (выступают, напр., в таких аффиксах, как аффикс дательно-винительно-го падежа -а/-е: урам+а «на улицу», «улице» — кил+е «домой», «дому»; личные аффиксы -ăп/-ĕп, -ăн/-ĕн в формах будущего времени глаголов: кал+ăп «я скажу» — кил+ĕп «я приду», кал+ăн «ты окажешь» — кил+ĕн «ты придешь».
    В отличие от литературного языка, в некоторых говорах верхового диалекта в аффиксах выступают только фонемы второй степени, т. е. [а/э], [ă/ĕ], [ы/и], [у/ӳ], поскольку в этих говорах аффикс -и имеет заднеязычный вариант -ы, что свидетельствует о том, что единой функциональной единицей выступает противопоставление и=ы. Например: кĕнек+и «его книга» — пыçахх+ы «его пояс». Эту систему аффиксальных гласных фонем, встречающуюся в некоторых верховых говорах, следует считать «идеальной», она вытекает из последовательного характера закона сингармонизма.
    Нужно еще раз заметить, что объединение коррелятивных гласных фонем первой степени в более крупные фонемы второй степени основывается на их функциональной тождественности, которая выражается в том, что в аффиксальных слогах в качестве элементов складывания и различения аффиксов, состоящих из двух сингармонических вариантов, выступают не фонемы первой степени, а целые коррелятивные пары. Иначе говоря, оглаcовка аффиксов осуществляется по принципу: тождеству аффикса соответствует тождество фонемного состава. Из сказанного вытекает также и другой вывод о том, что фонемы первой степени в области аффиксов служат элементами складывания и различения только фонетических вариантов аффиксов, отчего противопоставление гласных в коррелятивных парах [а/э], [ă/ĕ], [ы/и], [у/ӳ] носит фонологически нейтрализованный характер.
    Таким образом, благодаря закону небного сингармонизма в аффиксах чувашского языка функционирует четырехфонемная система гласных в двух вариантах: в литературном языке: [а/э], [ă/ĕ], [у/ӳ], [и]; а в верховых говорах — [а/э], [ă/ĕ], [у/ӳ], [ы/и]. В тех тюркских языках, где последовательно действуют законы и небного и губного сингармонизмов, обусловившие образование четырех фонетических вариантов аффиксов, гласных фонем второй степени вдвое меньше, чем в чувашском языке. Такое положение мы наблюдаем в киргизском, азербайджанском, турецком, башкирском, тувинском, шорском и некоторых других языках.