Всех даров земных желанней
    Сон тому, кто утомлен.
    И в Сильби сегодня люди
    Погрузились в сладкий сон.
    Спят глубоко поселяне.
    Дремлет чёрный лес; порой,
    Просыпаяся от ветра,
    Шелестит слегка листвой.
    Вот из леса две телеги
    Показались. Вот они,
    Пароконные, к деревне
    Держат путь в ночной тени.
    Вот раздался крик ужасный,
    Сразу в душу он проник,
    Услыхал один и тут же
    Побежал стремглав на крик.
    А телеги с громким стуком
    Повернули быстро вспять,
    Подкатили к тёмной чаще
    И пропали в ней опять.
    Шум и гам кругом поднялся.
    Всполошились все в ночи.
    «Мигедер ограблен!» — кто-то,
    Разрывая тьму, кричит.
    Задыхаясь, к Туригасу
    Люди толпами бегут.
    — Что случилось? Что случилось?—
    Друг ко другу пристают.
    «Мигедера обокрали,
    Всё забрали со двора!
    Бога ведь не побоялись,
    Провалиться бы ворам!
    Да зарезали обоих
    Мигедера-то с женой!
    А работников сначала
    Опоили водкой злой.
    Хоть Сетнер на крик старухи
    Прибежать успел, но вор,
    Окаянный, прямо в череп
    И всадил ему топор!»
    
    Мигедер убит. Богатство
    Всё забрали, не деля.
    Бога ведь не побоялись,
    Поглоти воров земля!
    И Сетнер погиб, бедняга,
    Под злодейским топором.
    Никогда в Сильби такого
    Не знавал никто в былом.
    Мигедера дочь не в силах
    Плакать — слёз Нарспи не льёт;
    В опустевшем отчем доме
    Стала — с места не сойдёт.
    Но в груди кремнёвый жернов
    Грузно вертится у ней;
    А под ним немое сердце
    Рвётся всё больней, больней...
    Ах, как только боль прорвалась,
    Так и рухнула Нарспи;
    Лишь потом, придя в сознанье,
    Зарыдала средь избы:
    
    «О родители, зачем вы
    К жизни вызвали меня?
    Показали свет — и вижу
    Лишь страданья в мире я.
    О мой бог, мой добрый пюлех,
    Ты зачем мне душу дал,
    Коль ни в чём бедняжке юной
    Счастья-доли не послал?
    О душа моя, за что же
    Ты на казнь осуждена?
    В целом мире оказалась
    Лишней только ты одна... »
    Так Нарспи, скорбя и плача,
    К полевым воротам шла,
    Вышла в поле и к долине
    Конопляной побрела.
    У людей, ее встречавших,
    Грусть в глазах была видна.
    О сегодняшних событьях
    Толковали до темна.
    
    На другое утро в поле
    Хлебороб не выходил:
    Помня пятницу, чувашин
    День свой праздно проводил.
    Но девицы, как бывало,
    Не посмели петь, играть.
    Парни тоже не решились
    На досуге поплясать.
    Старики у переулка
    Собрались: продать хотят
    Мигедеров дом и тихо
    Меж собой совет вершат.
    Только нет Нарспи, послали
    Верховых её искать.
    Все отправились убитых
    В путь последний провожать.
    Над могилою просторной
    Насыпь свежая, как холм.
    И Сетнер в гробу дубовом
    Спит глубоким, вечным сном.
    
    В полдень стали с удивленья
    Все руками разводить:
    Труп Нарспи нашли; не знают,
    Как теперь и поступить.
    Все гонцы одно и то же
    Привезли, коней загнав:
    Что в долине Конопляной
    На ветле висит она...
    Там же и похоронили
    Под ветлой её потом.
    А могилу окружили
    Из орешника плетнём.
    Солнце село, ночь настала,
    Всюду спит чувашский люд;
    Заалел Восток — он снова
    Принимается за труд.
    Для Нарспи же нашей бедной
    Навсегда настала ночь.
    Лишь в гробу, навеки тёмном,
    Скорбь дано ей превозмочь.
    
    Так судьба её сложилась.
    Так Нарспи средь мук и бед,
    Жертвой став суровых нравов,
    Умерла во цвете лет.
    Приоткрыл ей пюлех щедрый
    Мир без края, без конца.
    Стала девушкой пригожей
    В ласках матери, отца.
    Милость пюлеха разумной,
    Доброй сделала её;
    А родительская воля
    Стала петлей для неё.
    В тесный гроб легла, оставив
    Славу честную свою.
    Песни грустные сложила,
    Все их помнят и поют.
    И поныне сильбияне
    Суховейною порой
    Поливают дёрн над нею
    Родниковою водой.